Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова
— Не факт, — усомнился Русаков, — батя не из болтливых. Вот если он Ставриду притащит… этот да… сразу включиться… нафантазирует чего было и чего не было.
— Так надо организовать Ставриду. Селёдку по дороге домой я куплю.
— Постараюсь. Только селёдку бери пряного посола.
— Не учи учёного. Уж в чём в чём, селёдке я как-нибудь разбираюсь. Чай на Волге живу… Однако к делу! Второе: Калашникову кажется, что он видел истинное лицо Чудя. Как только перевезём фигуранта в другое место, Ольга ознакомит его с галереей портретов.
— А с Валентином что? Он на кого-нибудь указал?
— Ни на одного. Говорит все лысые мужики похожи друг на друга, но непохожи на Чудя. Поведал, будто, когда Чудь улыбается у него видны два клыка…
— В смысле?! — удивился Русаков.
Дверь отворилась и вошла девушка-секретарь, толкая впереди себя хромированный столик на колёсиках, загруженный посудой.
Исайчев резво вскочил с дивана, схватил чашку с кофе и отпив глоток, удовлетворённо хмыкнул:
— Ух, похорошело… Что в смысле? На фотографиях, которые ему показывали нет клыков, рогов и копыт, как положено сатане. Знаешь, Александр Егорович, я думаю поискать его следует не только с сегодняшней точки, а ещё и с деревни, в которой он появился впервые. С травницы Майры.
— Кто такая? — Русаков переместился на диван к Исайчеву и тоже взял с тарелки бутерброд, но наткнувшись на укоризненный взгляд Михаила, постарался оправдаться, — ты так вкусно ешь, что мне тоже захотелось.
Исайчев, пододвинул тарелку с бутербродами ближе к себе:
— Ну и жрать ты горазд, Сашок! Хотя, чего это я
запамятовал? Это ведь ты в институте холодильники по ночам объедал…
Русаков отодвинулся от Исайчева в угол дивана, обиженно заметил:
— Хорошо говорить, когда ты местный и мама пирожками подкармливает, а мой отец пока с Беломорья рыбку досылал, она уже в воблу превращалась. Ей чёрта с два наешься! Ну вы-то местные мою воболку с пивом в охотку трескали… Ну давай вещай дальше.
Исайчев молча пересел ближе к Руакову и подтащил тарелку:
— Не жалко, угощайся… Итак: в деревне, а Калашников нам её покажет, жила травница. Женщина по имени Майра, когда-то давно она приютила Чудя и его товарища. Я думаю, это был беглый лётчик Костюхин и его подельник Мессиожник. Предполагаю, что именно Мессиожник в настоящее время — Чудь. Костюхин давно помер от старости и печали.
— Почему печали? — Русаков потянулся за вторым бутербродом.
— Мясные не бери! Бери с рыбой!
— Не люблю с рыбой. С детства объелся…
— Тогда давай заказывай ещё с мясом…
Русаков, подошёл к рабочему столу, нажал на кнопку вызова секретаря и услышав: «Слушаю, Александр Егорович» приказал:
— Ещё бутербродов с мясом и две чашки кофе.
— Сколько бутербродов? — слегка удивлённым голосом спросила секретарь, — вы ждёте ещё кого-то?
— Катя, неси много. Кстати, ко мне никого не пускать, — недовольно буркнул Русаков.
— Так вот, — продолжил Исайчев, — Калашников рассказал, что после того как на него напали эти ваши китайские бандиты, убили товарища и крепко порезали самого Калашникова, его, истекающего кровью, нашёл Чудь, вернее, росомаха: почувствовала запах крови и привела старика. Тот доставил Кузьму на лечение к Майре. Уже потом, едва оклемавшись, Калашников понял, что это не просто сердобольная травница, потчующая всех больных и бесприютных, а давняя личная знакомая старика. В её доме ещё обретался мужик, вроде муж. Она звала его Юлавий, хотя Кузьма считает, что он русский. Говор у него не северный. И в деревне слух шёл будто беглый. Марийцы не любят чужаков, но Майру боялись, не фыркали. И ещё Калашников вспомнил паренька вроде сына Майры и Юлавия. Потом он куда-то делся. Травница говорила, что отправила парня в интернат, заканчивать профобучение. Мужик, всё время горевал по своей прошлой жизни и проклинал Чудя. Майра о старике не распространялась, только однажды буркнула, что Иудин сын, так она его звала, украл у неё ребёнка. Не того, что в интернате, а годовалого. Пришёл и забрал прямо из люльки. Мужу сказал, что отдаст мальчишку в хорошую семью, потому как у них он пропадёт. Юлавий в то время уже очень болел, не мог сопротивляться, а Майра отсутствовала.
— Слушай, — задумчиво сказал Русаков, — как звали старшего сына Майры?
— Калашников не помнит имя паренька.
— Его отца звали Юлавий… Юлавий… и он русский. Что-то знакомое…
— У тебя появились какие-то ассоциации? — Исайчев перестал жевать и замер в ожидании.
— Появились… Помнишь, кто сказал: «У меня матушка марийка, а батя русский. По-марийски Юлавий, а по-русски Юрий». Наш директор спец санатория Аркадий Юрьевич, а фамилия его Палантай. Надо проверить не фамилия ли это Майры.
— Ну уж! Так не бывает… Как он попал к тебе в санаторий?
— Мне его лет пять назад привёл Ставрида., — вспомнил, отхлёбывая кофе, Русаков, — сказал, что мужик бедствует, работает трудовиком в школе. Зарплата маленькая. Семью кормить трудно. Говорил будто он сын старого знакомого. Рукастый парень, а у меня как раз вакансия открылась. Прежний директор с инфарктом слёг. Да! Привёл его именно Ставрида.
— Как бы до сегодняшней встречи со стариками мне взглянуть на эту Ставриду. Хочу быть эмоционально готовым. Ты говорил у вас висит стенд с ветеранами, он там имеется?
— Ставрида? Конечно… Ты думаешь? — Русаков растерялся от предположения Исайчева.
Александр Егорович бросил недоеденный бутерброд и быстрым шагом пошёл к двери, Исайчев повторил его манёвр. Уже на выходе из приёмной, Русаков приказал секретарю:
— Личное дело Пантелеймона Львовича Ставриды ко мне на стол. Скажешь в отделе кадров: хотим его поощрить. У него вроде в этом году юбилей намечается?
— Он в прошлом году был … — крикнула вдогонку мужчинам секретарь Катя.
У стенда ветеранов Русаков ткнул пальцем в мордатого, лысого мужика с хитрющими глазами и благостной улыбкой.
— У него не еврейский тип лица. Слишком мордат.
— Ну евреи разными бывают? Смотря с кем перемешались. Я тут недавно с афроамериканцем встретился. Нефтяник. Еврей и негр! Представляешь?
— Нет. Мессиожник чистопородный еврей во множественном поколении. Калашников говорит он достаточно сухощав.
Исайчев приблизил лицо к витринному стеклу стенда, скрупулёзно рассматривал фотографии фронтовиков. Увидев молодого парня в лётном обмундировании, спросил:
— А это кто?
— Не узнал?! Это мой отец. Он же тебе рассказывал о своей лётной молодости.
— А это кто? Лысый и противный…
— Мой зам. Мне он тоже не нравится… Въедливый. В каждый кабинет без мыла влезет. Его отца знаешь как звали — Софокл.
